Х Р О Н И К И Х У Р Г А Д К И
 | Ванька Жуков, тридцатилетний «мальчик», отданный десять лет тому назад тому назад в услужение буржуйским капиталистам, в дождливую августовскую ночь не ложился спать. Дождавшись, когда жена и двое маленьких детей ушли спать, он достал из хозяйского шкапа ноутбук, початую бутылку коньяка, выпив залпом первую и налив еще, стал писать. Прежде чем нажать первую кнопку, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на погасший телевизор, по обе стороны которого тянулись полки с кассетами, разрисованными изумрудными волнами, парусами и загорелыми мужиками, и прерывисто вздохнул. Ноутбук лежал на коленях, а сам он сидел на полу, привалившись спиной к дивану. «Милый дедушка CHuper! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю тебя с возвращением в Хургадку и желаю всего от Господа Бога. Нету тут у меня ни моря, ни ветра, ни доски даже собственной, только память одна осталась, как ездил к тебе прошлой осенью в Хургадку.» Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение экрана, и живо вообразил себе CHupera, служащего смотрителем при деревенской серфстанции. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной мужичонка лет 45-ти, с обветренным лицом и горящими глазами. Ночью он спит, как примерный семьянин, в своей хургадской квартирке или изредка пьет горькую с серферами. Днем же, одетый в одни шорты, ходит по станции либо, когда дует ветер, затянутый в черный гидрак, носится как угорелый на доске, распугивая новичков и дайверов. За ним, гордо подняв головы, шагают красавица Ира и инструктор Голландец, прозванный так за старую татуировку. Этот Голландец необыкновенно опытен в обучении и крут в каталке, он одинаково усердно и качественно учит гостей серфстанции делать и первый разворот и фронт-луп. Под его корректностью и хладнокровием скрывается самый бешеный драйв. Когда приходит Ветер, никто лучше него не умеет так эффектно прыгнуть или завернуть спок или вулкан, а после этого невозмутимо пройти мимо притихших от восторга девок, готовых уже, кажется, на всё ради того, чтобы этот мачо обратил на них свое внимание. Одному лишь Богу доподлинно известно, сколько неокрепших девичьих сердец разбил этот человек, сколько раз мужья бросали на него недовольные взгляды, разворачивая плечи и подбирая отвисшие животы, однако он всегда остается независим и свободен, как птица. Теперь, наверно, СHuper стоит у чилаута, щурит глаза на реющие на волнорезе флаги и, поглядывая на море, балагурит с гостями. Он размахивает руками, пожимается от ветра и, старчески хихикая, комментирует катание учеников. — Кататься будем? — говорит он, поочередно глядя на то на серферов, то на анемометр. Серферы дакают, но кататься никто не идет – семь бофортов это погода только для самой отъявленной «кислоты». Увидя цифру «пятнадцать», CHuper приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит: — Всем кататься! Озорно щурит глаз на серферов. Слабо? Те, кому явно слабо, зевают, переводят взгляды на телевизор, в котором колбасится на гигантских волнах очередной нереально крутой патриарх от виндсерфинга. Другие потягиваются в нерешительности – погодка явно не для всех. Девушки же переводят восхищенные взгляды со своих спутников на CHupera, Голландца и других смельчаков, кто готов слиться с этой стихией. Им, девушкам хорошо, им не стыдно сидеть в чилауте в сильный ветер – такое удовольствие не для хрупких женских тел. А погода великолепная. Воздух гудит, полон брызг и энергии. «Качаются стволы деревьев. Идти против ветра трудно. Волны громоздятся, гребни срываются, пена ложится полосами по ветру» … Ванька вздохнул, глотнул коньяка и продолжал писать: «А вчерась мне была конфузия. С утра думал я, что Господь послал легкий ветерок на наше Болото, весь день ерзал на стуле, мечтая о том, как я буду крутить буравчики в зацветающей вонючей воде Пироговского вдхр. имея в 8м2 парусе целых 3м\с . К вечеру, смывшись пораньше, приехал на воду и, отгребши от берега гостеприимного проката, я обнаружил, что столь желанные 3м\с через полчаса превратились в 2, а еще через полчаса и вовсе на 8м2 парусе не ощущались. И представь же себе, дедушка, печальную картину, когда я стою на зеркально-гладкой воде метрах в трехстах от берега, как на асфальте-в- лыжи-обутый. И греб бы я, как водяная крыса, пыхтя и потея, волоча за собой парус, если бы не сжалился надо мною добрый дяденька приказчик из проката и не подвез бы меня к берегу на лодочке. А на неделе на Москве ДУЛО. Я, было, надеялся из лавки с обеда смыться, а злобные буржуины как знали и на это время назначили сборище бессмысленное и письмом от Главного буржуина начали меня в харю тыкать. Начальники надо мной насмехаются, посылают в командировки разные на чужбину и велят красть у конкурентов крупные заказы, а Главный буржуин только кивает и поддакивает, а сам в Калифорнии живет, вампир, там у него, небось, всегда дует. А сейчас каталки нету никакой. Утром дают 2м\с, в обед 3м\с, а чтоб хоть 6-7 раздуло, то это только тогда, когда работать надобно. А кататься мне дают только на тазах немерянных, а когда чуть дунет, то все доски быстренько расхватывают, и сижу я жду, пока первые накатаются. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда в Хургадку на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...» Ванька покривил рот, хлопнул еще коняку и всхлипнул. «Я буду тебе чилаут убирать, — продолжал он, — паруса набивать, а если что, то лупи меня веслом, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к Ирке деньги считать, али к Голландцу в подпаски пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком в Хургадку бежать, да виз нету, пограничников боюсь. А когда стану, как ты кататься, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а кататься не сможешь, стану сажать тебя на доску и по всей лагуне катать. А Москва город большой. Дома всё господские и машин много, а ветра нету и солнца не видно. Тут с утра на воду ребята не ходят – все по офисам сидят, бабки зарабатывают, а раз я видал в одной лавке, на стене доски продаются прямо с парусами и на всякую каталку, очень стоющие, даже такая есть одна доска, что сам Dunckerbeck на ней катался. И видал которые лавки, где шмотки всякие на манер серферских, так что, небось, енотов сто кажная... А в иных лавках и гидраки, и лайкры, и трапеции, а в котором месте в них катаются, про то сидельцы не сказывают. Милый дедушка, а когда у вас в Хургадке дунет посильнее, набери мне ветра в целлофановый пакет, завяжи покрепче и передай с оказией, скажи, что для Ваньки. Я его на берег болота принесу, на доску залезу и развяжу, ветер оттеда выскочит, дунет – глядишь, я и глиссировать выучусь…». Ванька судорожно вздохнул и опять глотнул коньяку. Он вспомнил, как Боря «Краснодарский» учил его кататься, заставлял смотреть на ветер, делать boomshaka и mastfoot preassure. Веселое было время! И Боря катался, и ветер дул, а глядя на них, и Ванька катался. Бывало, прежде чем выпустить Ваньку на воду, Боря вытаскивает доску и долго выбирает парус, посмеиваясь над озябшим Ванюшкой... Ряды парусов покачиваются в хранилке в ожидании ветра, с каким из них тебя не сдует? Откуда ни возьмись, по песку летит стрелой Стас. CHuper не может чтоб не крикнуть: — Куда, куда! Кататься?! Уроков много! Выбранную доску клали на песок, а Ванька бежал к стойке, где выпрашивал у красавицы Иры свой драгоценный шарнир. Она искоса озорно глядела на Ваньку и, грациозно потянувшись загорелым телом, доставала шарнир с самого верхнего ряда. - Фамилия? – загадочно рассыпая искры из-под ресниц, спрашивала красавица Ира, хотя Ванька был уверен, что она не может не знать его фамилии. Потом она записывала его фамилию и еще что-то от себя, а Ванька несся прикручивать шарнир к доске. Боря научил его делать tack, beachstart, показал, как одевать трапецию, подвешиваться на ней к гику и влезать в петли. Глиссировать Ванька так и не научился – времени не хватило. Уехал в Москву, а вскоре и Боря покинул старого CHupera. Ванька после этого еще раз встречался с Борей, но уже в Москве. Потом хотел увидеться снова, когда Боря тренировался на Должанке, а Ванька с семьей проводил отпуск Ейске, но не сложилось… «Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все задолбали и кататься страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё пью. А намедни плавал в родном Болоте, и ровно на середине выключили ветер, насилу доплыл. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Оле, Ире, Маше, Голландцу, Хоккеисту и Боре, а доску мою F2-Prime никому не отдавай. Остаюсь твой, Иван Жуков, милый дедушка приезжай». Ванька перечитал письмо и вписал в поле То: адрес: На деревню дедушке. Потом почесался, подумал и прибавил: «2 СHuper. Egypt. Hurgada .Hilton-Plaza. Surfstation». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя телогрейки, прямо в свитере выбежал на улицу в московский август... Сидельцы из отдела информационных технологий, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма отправляются через какой-то «Интернет», а потом при помощи каких-то хитрых протоколов развозятся по всей земле через кучу серверов с пьяными айтишниками и цветными лампочками. Ванька нашел заветную кнопку «SEND», нажал, и драгоценное письмо ушло в эту неизвестность... Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилось море. На берегу сидит CHuper, свесив босые ноги, и читает письмо серферам... А в море, как чайки летают паруса... август 2005, Москва Оригинальный текст рассказа А.П. Чехова взят с http://ilibrary.ru/text/983/p.1/index.html |